«Жизнь студента коротка и незаметна…»
Снова учебный год...
Утром меня вырывает из младенческого сна вибробудильник. Вместо благодарности я автоматически кидаю бедный и седой от ушибов будильник на пол.
Эпизод между подъемом и выходом на улицу можно смело называть: «Беги, Лола, беги!»
Еду в метро, делаю пересадку, превращаюсь в селедку в консервной банке, поезд опять задерживают, на последней остановке благополучно перевоплощаюсь обратно в студентку.
И, наконец, на горизонте появляется Университет. Здание, где проходит одна треть моей сегодняшней жизни. Вторая треть посвящена сну. Третья треть отдана ясно чему – себе, любимой.
Сегодня – дождик. Это значит, что надо плыть по улице. Я выбираю вольный стиль. Доплываю до университета, вхожу, отряхиваюсь, смотрю на часы: ой, опаздываю, думаю, что в гардероб не поспею, и бегу к лифтам. Там опять превращаюсь в лифтерную селедку и становлюсь сама собой лишь на седьмом этаже – царстве дефектологов.
На стене у лифтов висит доска с объявлениями. Мне сейчас некогда туда смотреть – этим занимается наша староста с косичкой. Лично я продолжаю традицию Лолы и бегу в аудиторию. Вхожу – уфф, препод еще не пришел, гляжу на часы – а до звонка еще две минуты, повезло мне, добежала.
Те, кто пришел, уже свили себе уютные гнездышки за столиками. Разговоры ведут о слякоти, о покупке новых сапог, взамен промокших («блин, представляешь, иду я, смотрю на небо, и вдруг – бах! В лужу угодила, а сапог жадно воду лакает»), о косметике («тебе нужно поменять помаду на более светлую, посмотри каталог, и еще можешь выбрать лак в тон помаде»), о том, как спать хочется («вчера в аське проболтала до часу, да еще искала параллельно по земноводным»), в общем, бытовуха.
Вдруг входят из диспетчерской и объявляют, что всем надо перейти в другую аудиторию: расписание аудиторий поменяли. И начинается Великое Переселение. Так как новая аудитория гораздо меньше предыдущей и там стульев не хватает, то мы встаем в строй и тащим стулья из старой аудитории. Становится довольно шумно. Глухие идут! Ура! Наконец, устроились. А тут и явился препод. В общем, красота. Послушали лекцию о нарушениях письма и чтения, сами задумались о собственных патологиях (– Я пропускаю запятые, значит, у меня дисграфия? А врач сказал, что у меня в мозгу нарушений нет, врут все! – Надо улучшать свой почерк…– При чем тут почерк, я говорю о запятых!»).
Потом кончается пара. Начинается большая перемена. Тишина взрывается топотом голодных студентов всех видов и мастей, бегущих по университетскому коридору по направлению к столовой, кафе и бистро на первом и втором этажах. Половина из наших тоже поддается гипнотическому топоту, глаза их становятся голодными, и они присоединяются к идущим. Им надо успеть добежать до столовой, кафе, бистро, пока там не образовалась огромная очередь. Надо успеть занять место, купить супчик, или салат, или картошку, или курицу, или пиццу, или горячий чай, или компот, съесть все это и вернуться в свои царства. Те, кто не снизошел до воплей своей плоти, направляются в другие аудитории, где читают книжки, или спускаются в библиотеку, или просто прогуливаются по коридору, выискивая знакомых из других групп и получая от них свежие новости.
А потом, сытые, мы ползем на лекцию.
На следующей лекции случилось кое-что интересное. Когда препод Б. спросил, понятно ли всем значение слова и жеста «публичный дом», одна из наших, чуть не выпрыгивая из своих штанин, радостно подняла ручку и на всю аудиторию сказала: «Это монастырь!» Смешно было всем, даже батареям и окнам.
Потом на литературе преподка рассказывала о Солженицыне и его книжках.
Не было уже утреннего ажиотажа, бодрого топота по коридору. Все замерли.
День неумолимо катился к концу. Наконец, препод замолк. Последняя лекция кончилась.
Жизнь в аудитории возобновилась. Все быстро собрали свои сумки, побежали в гардероб, взяли свои пальтишки, курточки, посмотрели в зеркало на свои отражения: не потускнела ли за день боевая раскраска?.. А потом вышли из Университета на воздух. У метро и в метро все попрощались друг с другом и разбежались каждый в свой конец Москвы.
Вечером, засыпая, вдруг вспомнила «Один день Ивана Денисовича» Солженицына: «Засыпал Шухов вполне удоволенный…. Прошел день, ничем не омраченный, почти счастливый».