Записки вредной девчонки: воспоминания глухой женщины о своем особенном детстве, проведенном среди слышащих родственников... Весьма занимательный рассказ читайте здесь.

ПРЕДИСЛОВИЕ (слово редактора)

Когда этот материал попал мне в руки, название было такое: "Среди слышащих". Это нормально, подумалось мне. Нормально?.. Но ведь мы все - не на острове глухих живем, мы живем среди слышащих. Это - наши родители, дети, соседи, коллеги по работе...
Ну, а если кто - только среди глухих, все равно миновать общения невозможно...
Что же главное в этом повествовании, рассказывающем о жизни и становлении характера маленькой девочки, тотально глухой с 6-ти месяцев, т.е. почти с рождения.
Вот в характере-то и вся суть.
Маленький ребенок, попавший в доброжелательную среду большой дружной семьи, не желает довольствоваться созерцанием, девочка желает знать и понимать, осмысливать все, что происходит вокруг. Даже если её, чтоб "не приставала", выносят из комнаты, ревущую и брыкающуюся, она возвращается назад, чтобы отстоять свое право быть равной всем, кто ее окружает, добиться, чтобы ей всё объясняли, не оставляли в неведении. Раз о чем-то говорят в семье, она тоже должна знать. Отлично, что возглавляемый тетей Шурой добрый семейный народ был вокруг и не отмахивался… Но много ли таких детей среди глухих, внутренне самостоятельных и требовательных?
Ведь обычно глухой ребенок среди слышащей родни - одинок, один со своими мыслями, часто обижен тем, что с ним мало общаются, а эта девчонка требует и добивается своего. Помните старую сказку про двух лягушек, попавших в крынку с молоком? Одна захлебнулась и утонула, а другая начала барахтаться, пытаясь выплыть, сбила молоко в масло - и - вылезла наверх, живая и окрепшая! Так и эта девочка сумела повернуть судьбу к себе лицом, выросла, выучилась и, не забывая свою чудесную тетю Шуру, старается помогать людям.
Алла СЛАВИНА

ЗАПИСКИ ВРЕДОЙ ДЕВЧОНКИ

Мне было уже три года, но я, абсолютно глухая, еще не говорила. Потеряла слух от кори в шесть месяцев. Лишь через два месяца обнаружили, что я совсем не реагирую на звук. Но притом я орала больше и громче моего брата-двойняшки. Кстати, корью мы болели одновременно, но Бог его миловал…
Я умела только издавать отдельные звуки, бормотала, как могла. Мне тогда нравилось, подражая взрослым, быстро шевелить губами, при этом получались какие-то звуки. Я их чувствовала…
Я была очень впечатлительным, любознательным, сообразительным и влюбчивым ребенком. И вот, когда, меня, белокурую, непоседливую, с глазками-вишенками, привезли в Москву, в большую семью моей тети Шуры, старшей маминой сестры, проживавшей в большой трехкомнатной квартире, то все родственники первым делом стали учить меня говорить, обозначать предметы словами.
Тетя Шура была педагогом, но не сурдопедагогом, - преподавала математику в массовой школе, в старших классах. Она взялась учить меня по-своему: начала с имен. Знакомила меня с членами своей семьи.
В семье были: два ее сына Саша и Вова и тетин муж, которого я называла дядей Колей, а про себя Великаном из-за его крупной комплекции. Саша и Вова звали его Батей. К дяде я относилась с почтением. Ему все предметы казались игрушечными, включая знаменитый дубовый стол с толстыми вогнутыми ножками-стволами, занимавший добрую треть комнаты. За этим столом мы все собирались во время обеда и ужина. Под него я обожала залезать и прятаться и так набивала себе шишки на макушке, аж толстая корочка была.
Мои двоюродные братья Саша и Вова, длинные и худющие, тогда были студентами разных вузов, для меня их авторитет был непререкаемым. Я охотно им подчинялась.

Общаясь со всеми членами семьи, которые были далеко не малого и даже не среднего роста, я сильно задирала голову, откинув ее далеко назад, чтобы всмотреться в лица и в губы обращавшихся ко мне.
С нами жила еще бабушка (мама Бати), такая крохотная, тоненькая, лет 80-ти, с очками в круглой железной оправе, с единственным металлическим зубом во рту. Это зуб меня всегда очаровывал… Я плохо понимала ее артикуляцию: зуб отвлекал.
Когда тетя Шура стала меня учить правильно произносить имена всех членов семьи, я вдруг заявила, что я бы хотела быть Вовой, но никак не Алиной! "Вова - слово легко произносимое"… Так тогда я рассудила.
Тетя Шура нахмурилась (я обожала мимику лица, так как это мне очень помогало распознавать настроение собеседников, когда я вчитывалась в их губы) и жестко
сказала, что я должна быть девочкой Алиной! Я больше не задавала вопросов.
Надо особо выделить тетю Шуру: она была самым главным человеком в моем детстве и позже, в отрочестве. Она, единственная, умела меня ругать…
Тетя Шура жила неторопливо: вела хозяйство не спеша, движения у нее всегда были замедленными. Аккуратно обращалась с вещами и с членами своей семьи. Общалась со мной тоже неторопливо.
Я могла капризничать, не слушаться даже учителей в детском саду, воспитателей, маму, никогда не слушалась бабушку. Грубила кому попало, не осознавая, что делаю больно близким, что это нехорошо. Тетя Шура одним взглядом давала мне понять, что я перешла рамки приличия. Иногда коротко бросала мне: "Не балуйся!". Когда она мне начинала читать нотации, я терпеливо вчитывалась в ее губы, все принимая. Но если мне надоедало "слушать" эти нотации, я перебивала ее и спрашивала: "Ты меня ругаешь?" Тогда чуть растерявшись, она отвечала мне мягко и терпеливо "Нет, я тебя не ругаю. Я тебе говорю..." И так всегда.
Ходила я на пятидневку в садик, что в Филях, там я сразу начинала скучать по тете Шуре. Я говорила раздельно вслух "те-тя Шу-ра" в тихие часы и успокаивалась...
Я быстро подружилась с девочкой Верой. Она мне казалась самым интересным человеком среди других ребятишек. Только ее родители умели разговаривать руками. Тогда я еще не понимала, что они, как и мы, тоже не слышат. Я заметила, что Вера умела пересказывать картинки, разъясняла смысл того, что нарисовано. Я любила слушать ее рассказы, получать от нее ответы на мои вопросы, если это касалось картинок в книжках, радовалась, когда в сказке был счастливый конец. С той поры я полюбила книжки с множеством картинок.
Позже, с 11 лет, я начала читать по-настоящему, т.е. понимать смысл слов. Настолько прикипела к книгам, что порой отказывалась от устного общения со всеми членами семьи, с ребятами во дворе. Мне было интереснее проводить время с книгами, чем со слышащими людьми, с которыми приходилось постоянно напрягаться, чтобы понять шевелящиеся губы малознакомых мне детей или взрослых.
Чем старше становилась я, тем сложнее была информация, передаваемая устно, с помощью губ. Как правило, пропускала целые куски информации, улавливала только смысл произносимого и реагировала соответственно. Похоже, окружающие и не замечали, что их информация порой "летела" в пустоту. Я научилась делать соответствующее выражение (типа, ага, понятно!) с тем, чтобы меня оставляли в покое, или я начинала теребить руки говорящего, требуя, чтобы с помощью дактилологии передавали содержание. Если честно сказать, то многие глухие стесняются переспрашивать своих близких, подчеркивать, что не всё понимают. Они боятся, что в ответ могут услышать раздражительное: "Ох! Не понимает! Вот дурак!"... Или молчат из деликатности, боясь обидеть слышащих.
Я любила моих братьев за то, что они знали дактилологию и могли со мной разговаривать. Я с огромным удовольствием и подолгу общалась с ними. Задавала множество вопросов и, как правило, их ответы всегда меня удовлетворяли. А меня интересовало всё: космос, почему листья зеленые, а не синие, как устроен телевизор, какие звуки издают животные. Если ругаются дети или взрослые, какие при этом издают звуки. "Тихо" и "громко" - эти слова меня всегда интересовали. Требовала жестами показать их. Сравнивала жесты взрослых.
Читая книжки, я бросалась к тете Шуре или к братьям, прося с помощью мимики или пантомимы разъяснить смысл отдельного слова. Например, мне казалось необычным, что поросенок "визжит", а не просто кричит. В чем разница? "Ухмыляться" или "смеяться". В чем сходство? Что значит - "шелест листвы"?...
Я зачарованно смотрела на то, как братья один за другим пытались мне объяснять. Иногда ловила их на том, что они по-своему понимают значения слов. Мне казалось это очень забавным. Потом я бежала к тете Шуре, мне казалось, если она мне ТАК объяснит - сразу всё встанет на свои места.
Я интуитивно выбирала людей, обладающих умением разъяснять смысл слов (тогда я еще не знала жестового языка), и задавала им вопросы. И потом вплоть до 14 лет применяла эту тактику везде: в гостях, во дворе, с моими двоюродными братьями и сестрами, когда ездила на летние каникулы (родные сестры моей мамы разбросаны по городам России и бывшего Союза).
Каждое лето я летала в Якутск к родителям и моему брату-двойняшке. И маму видела всего раз в году. Моя мама, голубоглазая, кругленькая, небольшого роста, с густыми и мягкими волосами, постоянно окрашенными ярко-красной хной, со мной разговаривала всегда нараспев, полагая, что так мне легче ее "понимать". Но меня отвлекали золотые коронки на ее зубах и мне "слушать" было трудно. Она, чувствуя это, обижалась и с раздражением принималась искать ручку и бумагу. Я смотрела на нее и ждала… Улыбалась. (Вот какая я была вредная!). Найдя, наконец, ручку, которая, как правило, не писала, мама бросала писать и опять начинала говорить, растягивая слова… Я улыбалась и хлопала глазами… Тогда мама звала моего брата, полагая, что он станет моим лучшим переводчиком. Я обожала наблюдать, как мой брат Женя пытался объяснить мне смысл слов, размахивая руками, рисуя в воздухе буквы. Часто ему удавалось добиться моего понимания. Мама - обижалась, но я ее очень любила.
Это мама научила меня понимать красоту, любить красивые вещи, красивых людей, красивые движения, выражения лиц. Порою, идя по улице с мамой за руку, я вырывалась, подбегала к красивой, на мой взгляд, женщине, идущей впереди, и старалась идти в ногу с ней рядом. Прошагав несколько шагов, я возвращалась к маме. Она улыбалась. А братишка Женя лишь крутил пальцем у виска. Я в долгу не оставалась, показывала ему язык.
Когда проходили мимо огромной витрины магазина, где была красивая посуда или сервиз, я останавливалась и подолгу рассматривала эту красоту…
Увидев дырочку на детских хлопчатобумажных колготках, мама говорила, чтобы я колготки использовала как тряпку. А вот тетя Шура учила меня зашивать дырочки.
Мама мне рассказывала, что до трех лет она меня и моего брата водила в ясли-сад. Там я была грозой для сверстников. Глухая, а чувствовала себя комфортно в яслях. Отбирала у ребят игрушки и передавала Жене-тихоне. Порой вступала в драки и выходила победителем. Обожала выступать! Поднимала руку, вставала в центр комнаты и начинала "петь". Издавала звуки, подражая певицам по телевизору. (Я же большую часть времени проводила у телевизора, смотрела все телевизионные передачи подряд. Тогда мне это казалось очень-очень интересным). Мне аплодировали и усаживали меня, страшно довольную, на место. Мне было два с половиной года…
Мама поражалась моей неистребимой энергии и силе: я таскала в ясли и домой на себе свои и Женины вещи. За неимением тогда сумок-пакетов детские вещички складывались в наволочки, и я шагала домой впереди всех, держа ношу перед собой.

Мой папа почему-то меня называл "Ваше Сиятельство", брата просто - Евгением. На мой вопрос "Почему я - Сиятельство?" - он отмалчивался или на руках подбрасывал меня высоко к потолку, я визжала от радости. Делал это он и тогда, когда мне было уже 12-13 лет!
Кстати, папа такой же комплекции, как и мой Великан.
С папой мы почти не общались, не писали друг другу бумажки. Зато он меня повсюду возил на автомашинах различных марок (работал начальником автокомбината). Давал мне и брату деньги на расходы, дарил нам дорогие подарки, по выходным приносил шампанское, несмотря на ворчание мамы. Вот такой мой папа!
В детском саду (в Филях) воспитатели и няни почему-то обожали меня и звали в гости. Я соглашалась, и, по договоренности с тетей Шурой, меня забирали к себе домой воспитательница или ночная няня. А там я носилась по комнатам, как в своем родном доме. Скандалила с членами их семей, как своя…
Меня долго отучали называть всех чужих женщин (подруг мамы или тети Шуры) мамами. Пока тетя Шура не догадалась объяснить мне, что мама - одна. Двух на свете не бывает! Что мою маму зовут Клавой. Почему-то это меня успокоило, и я стала употреблять это слово строго по назначению.
Помнится, как тетя Шура заставляла меня читать книжки вслух, проверяя "чистоту" произношения. Я читала, а она, готовя на кухне обед, слушала. Иногда перебивала меня, мол, повтори, ничего не понятно. Выделяла неправильные слоги, звуки. Например: "ребята" или "работа"? Заставляла заново перечитывать. Я иногда сердилась, ругалась. Бормотала: "Злая! Мучительница!" Но всё же послушно повторяла слова.
Спустя много лет я с благодарностью вспоминаю эти полезные занятия, они помогло мне полюбить книги, научиться понимать значения слов, потому что тетя Шура, кроме исправления звуков, разъясняла мне значения слов и выражений. С 13 лет я начала читать такие взрослые книги, как "Тысяча и одна ночь", классику, включая Майн Рида, Куприна, Стендаля, Джека Лондона и др. А начала с "Филиппка".
Я всегда удивлялась: имея такую большую семью, да еще и меня, такую беспокойную, тетя Шура тем не менее всегда была сдержанна со мной и со всеми.
Когда я слишком становилась шумной и невыносимой, она звала своего сына Александра и просила, чтобы он мной занялся. Саша меня подзывал, подмигивая мне. Я тут же все бросала и доверчиво бежала к нему. Он меня усаживал в свое любимое кресло и начинал со мной разговаривать. Если он слишком увлекался, и мне становилось трудно понимать его, я начинала теребить его руки. Тогда он спохватывался и продолжал с помощью дактилологии… Я его обожала! Визжала от радости, когда он возвращался из института, скакала по комнатам.
Хочу также рассказать о бабушке Оле. Она была человеком очень образованным. До глубокой старости читала газеты и сложные книги. Она была из московской дворянской семьи, любила вспоминать, как в детстве со своими подружками зимой каталась с горки, будучи без чулок из-за множества тяжелых юбок, без варежек. Удалые были! Я любила усевшись на корточки и, ухватившись за подол ее длинного платья сзади, кататься за ней, когда она ходила из одной комнаты в другую, благо линолеум был гладкий и скользкий… Вот какое безобразие! Бабушка мне почему-то запрещала трогать телевизор. Если я все же подходила, нажимала на кнопочки, тут она за мной подкрадывалась и… Тогда у меня была косичка, так она любила изо всей силы дергать за нее и смеялась, когда я от боли и неожиданности вскрикивала. Поскольку у бабушки кожа была морщинистой, я не любила ее целовать. Боялась касаться этой кожи...

(Продолжение следует)
Алина БУДАЕВА